Смелей, в полет!
Не так давно я прочитала книгу Кена Кижи «Над кукушкиным гнездом». Вообще, читаю я много, но в последнее время литературу в основном специальную, по психологии успеха, по МЛМ, и т.д., на художественную просто не хватает времени. Но об этой книге (вернее, одноименном фильме) была наслышана, и поэтому, наткнувшись на нее однажды в сети, скачала, а скачав, не смогла оторваться, пока не прочитала всю:).
И хотя речь в ней идет о сумасшедшем доме, смысл ее гораздо глубже. В ней – о жизни, которую мы сами выбираем. О тех ограничениях, которые мы сами себе ставим.
В двух словах: в сумасшедший дом, где все давно идет по давно заведенному порядку, отправляют на принудительное лечение матерого хулигана Макмерфи, который ставит весь этот распорядок с ног на голову. Он бросает вызов старшей сестре, которая всегда держала всех под контролем, которую все ненавидят, и старается довести ее до белого каления, на радость обитателям лечебницы, пока однажды не выясняет одну ключевую деталь. Вот отрывок из книги.
– Тебе опаснее, чем мне, – снова говорит Хардинг. – Я здесь добровольно. Не принудительно.
Макмерфи не произносит ни слова. У него все то же озадаченное выражение лица: что‑то вроде не так, а что – он понять не может. Он сидит, смотрит на Хардинга, озорная улыбка сходит у Хардинга с лица, и он начинает ерзать оттого, что Макмерфи смотрит на него так странно. Потом сглатывает и говорит:
Вообще‑то у нас в отделении совсем немного народу лечится принудительно. Только Сканлон и… Кажется, кое‑кто из хроников. И ты. Да и в больнице таких немного. Совсем немного.
И останавливается, голос его глохнет под взглядом Макмерфи.
Макмерфи помолчал и тихо говорит:
– Ты брешешь?
Хардинг мотает головой. Вид у него испуганный.
Макмерфи встает и говорит на весь коридор:
– Вы мне брешете?!
Никто не отвечает. Макмерфи расхаживает вдоль скамьи и ерошит густые волосы. Он идет в самый конец очереди, потом в начало, к рентгеновскому аппарату. Аппарат шипит и фыркает на него.
– Ты, Билли… Ты‑то на принудительном, черт возьми?
Билли спиной к нам стоит на цыпочках, подбородок его на черном экране.
– Нет, – говорит он в аппарат.
– Так зачем? Зачем? Ты же молодой парень! Тебе в открытой машине кататься, девок обхаживать. А это… – Он опять взмахивает рукой – …На кой черт тебе здесь сдалось?
Билли не отвечает, и Макмерфи поворачивается к другим.
– Скажите, зачем? Вы жалуетесь, вы целыми днями ноете, как вам здесь противно, как вам противна сестра и все ее пакостные штуки, и оказывается, вас тут никто не держит. Кое‑кого из тех стариков я еще могу понять. Они ненормальные. Но вы‑то – конечно, таких не на каждом шагу встречаешь, – но какие же вы ненормальные?
Никто с ним не спорит. Он подходит к Сефелту.
– Сефелт, а с тобой что? Да ничего, кроме припадков. Черт возьми, мой дядя закидывался так, как тебе и не снилось, и вдобавок дьявола видел в натуре, но в сумасшедший дом не запирался. И ты бы мог так жить, если бы смелости хватило…
– Конечно! – Это Билли отвернулся от экрана, в глазах слезы. – Конечно! – Кричит он снова. – Если бы мы были смелее! Я бы вышел сегодня, если бы смелости хватило. Мать и мисс Гнусен старые приятельницы, меня бы выписали до обеда, если бы я был смелее! – Он хватает со скамьи рубашку, пытается надеть, но у него дрожат руки. В конце концов он отшвыривает ее и снова поворачивается к Макмерфи.
– Думаешь, я хочу здесь оставаться? Думаешь, я не хочу в открытой машине с девушкой? А над тобой когда‑нибудь смеялись люди? Нет, потому что ты сильный и спуску не даешь! А я не сильный и драться не умею. И Хардинг тоже. И Ф‑фредриксон. И Се‑сефелт. Да‑да… Ты т‑так говоришь, как будто нам нравится здесь жить! А‑а, б‑бесполезно…
Он плачет и заикается так, что больше ничего сказать не может; он трет руками глаза – слезы мешают ему смотреть. Он содрал на руке один струп и чем больше трет, тем больше размазывает кровь по глазам и лицу. Потом вслепую бросается по коридору, налетает то на одну стену, то на другую, лицо у него в крови, и за ним гонится санитар.
Макмерфи оборачивается к остальным, хочет что‑то спросить и открывает рот, но, увидев, как они смотрят на него, тут же закрывает. Он стоит с минуту перед цепочкой глаз, похожей на ряд заклепок; потом слабым голосом говорит:
– Мать честная. – Берет шапку, нахлобучивает ее на голову и занимает свое место на скамье. Двое техников возвращаются после кофе, идут в комнату напротив; дверь открывается – хуууп, – и слышен запах кислоты, как из аккумуляторной во время зарядки. Макмерфи смотрит на эту дверь.
– Что‑то у меня в голове не укладывается…
Конечно, мы не в сумасшедшем доме. Но и все эти люди при ближайшем рассмотрении оказываются вполне вменяемыми. Не совсем обычными, это факт, не нашедшими себе места в обществе — да, но вполне нормальными. Но они сами, своими руками заперли себя в стенах лечебного учреждения, где их пичкают таблетками, где им плохо, где они ненавидят старшую сестру – и, тем не менее, они оттуда не уходят.
Тут есть над чем подумать.
Жизнь миллионов людей проходит в стенах ими самими придуманных ограничений. Ограничений, кажущихся непреодолимыми – на то они и ограничения. Проходит мимо их желаний, проходит совсем не так, как они мечтали – в конце концов, она просто ПРОХОДИТ. И это считается нормой. Сложится — не сложится… Каждый день нам навязывают мышление лузера – с экранов телевизоров, по радио, в школе, в семье, каждый день кто-то создает нашу реальность.
А почему бы не узнать, как далеко ты САМ сможешь зайти, чего достигнешь, если отпустишь свои тормоза, если сделаешь ДРУГОЙ выбор, если начнешь складывать свою жизнь сам?
Страх похож на огонь. Если вы не знаете, как с ним бороться, он может сжечь вас дотла. Но если вы используете его по назначению, он может согреть ваш дом.
КУС Д’АМАТО, ТРЕНЕР МАЙКЛА ТАЙСОНА
